Так я, котёнок, отправилась в путь, по дороге теряя куски кожи, словно змея. Я завернулась в чёрное, чтобы никого не пугать и чтобы у врат Урима во мне узнали заразную. Камень внутри стал таким тяжёлым… Всё, к чему я прикасаюсь, твердеет. Все, к кому я прикасаюсь, становятся искусством – скульптурами. – Руина криво ухмыльнулась. – Возможно, я нашла своё призвание. Но ты пронзил мою кожу и увидел, что во мне нет крови, лишь камень, и остался мягким, милым, таким же пятнистым, как раньше.

Я резко, по-кошачьи, чихнул.

– Ты дохнула на меня. Я… Я не леопард. И не живой. Моя мать не даровала мне своё дыхание. Это сделала ты, живой труп. Поэтому, полагаю, я всё ещё мёртв, как при рождении; мёртв, как ты. Мы оба мертвы. Как ты могла причинить мне вред? Думаешь, в Уриме для тебя найдётся исцеление?

Руина ответила мне спокойным взглядом красных глаз.

– Нет. Но всегда есть надежда.

Я робко сунул нос в её ладонь.

– Возьми меня с собой. У меня твоё дыхание, я твой леопард. Ты не можешь меня покинуть, должна дать мне имя, полюбить и облизать мою шерсть, чтобы она легла как положено. Это очень важно.

Она рассмеялась.

– Тебя не беспокоят мои глаза и то, как я линяю?

– С чего бы? Ты первая женщина, которую я увидел.

Так получилось, что мы продолжили путь вместе. Мои ноги сделались очень длинными, золотыми и жилистыми. Я любил свою госпожу, и однажды, один-единственный раз, когда наш костёр почти потух, и она смотрела на пустынные равнины между Аджанабом и Уримом, я положил свою непокорную голову ей на колени, и она вылизала мою шерсть до блеска.

Мы пришли в Урим ночью. Всё в городе было чёрным, он оплакивал сам себя. До чего черны его одежды! Мы вошли. Часовых у ворот не оказалось – гости в Урим приходят нечасто. Все спали. Мы сели в центре города, ожидая рассвета на краю большого памятника: мужчина с блаженным лицом из чистейшего белого камня на погребальных носилках. На краю каменной плиты было высечено:

Возле этого безымянного мужчины и его безымянной постели мы устроились на ночлег. Я обвернул хвост вокруг своего тела, и небо кружилось над нашими головами. Где-то перед рассветом с одной из дальних улиц явилось странное существо, чьи ступни царапали бледную мостовую. Это была женщина из лозы, ежевики и палочек, орешника и дёрена душистого, зелёной и податливой ивы. При всём этом она двигалась плавно и грациозно, низко нам поклонилась.

– Это неудобное место для сна, – сказала она. Её голос был жёстким, словно треск ветвей. – Но, вероятно, оно даёт вам надежду?

Её глаза были двумя сочными бутонами, розовыми и влажными.

Руина поёрзала и быстро поправила вуаль, прикрывая обнажившуюся щёку.

– Мы ждём дня и встречи с уримцами, чтобы нам рассказали, как здесь жить. Мы… в нужде.

– Как и мы все, – ответила плетёная женщина. – Но он, – она указала на статую, – даёт ответы на все вопросы.

Сказка о Торговце и Яблоке

Каждое бедное, потерянное существо из Урима знает эту сказку и приходит к бледному гробу с надеждой, такой жаркой и яркой, что она сожгла бы любого, кто не знает, что сам Урим полыхает такой надеждой, и что нельзя смотреть ни на что в городе без риска ослепнуть.

Давным-давно жил человек, у которого было три дочери. Этот человек жил в стране, расположенной на берегу такого солёного моря, что его вода превращалась в белую пену на песке; то была страна травянистых равнин и облачных небес. Он торговал скотом и, как все торговцы делали в те времена, часто ездил в Шадукиам по делам. В одну из поездок, когда понадобилось закупить всякой всячины – одежду, украшения и фрукты, которые не росли в родных краях, – он спросил дочерей, что бы они хотели получить из великого города.

– Платье, что сияет ярче последней зимней луны! – воскликнула старшая дочь, которую звали Убальда и которая любила такие вещи.

– Золотой мяч, милый и круглый, как первое летнее солнце! – воскликнула средняя дочь, которую звали Ушмила. Отец бросил на неё долгий хмурый взгляд, но согласился.

– Если можно, отец, – сказала младшая дочь Урим и покраснела, – привези мне яблоко.

– И всё? – удивился торговец, растивший своих дочерей не для того, чтобы они просили о таких глупых и простых вещах. Торговцы всегда ожидают, что у их детей будет хороший вкус, поэтому он был слегка разочарован.

– И всё, – ответила девушка, волосы которой были красными, точно шкура редкой саламандры, а глаза – синими, как самые дорогие дельфиньи шкуры.

– Очень хорошо, – сказал торговец и отправился на поиски скудных благ, что Шадукиам дарует чужестранцам: в самый раз, чтобы заманить, но недостаточно, чтобы они остались.

Как часто бывает с торговцами, у которых одна послушная дочь и две высокомерные, удача не улыбнулась торговцу скотом. Он гнал перед собой отару овец с такой шерстью, о которой твоя мать могла бы слышать в самых старых сказках из всех, что ей известны, и, когда пересёк границу Шадукиама, младшие городские чиновники быстренько взяли его в оборот и освободили от живого товара. Вся кровь вытекла из его горла в Варил, точно он был овцой, забитой к ужину, и мы плакали бы по нему, не будь у нас достаточно много поводов оплакивать собственные злоключения.

Пока тело торговца влекло течением мимо алмазных башен и розовых беседок, его кровь призывала кого-то – быть может, акулу, – и вот взошла взошла молочно-белая и тихая луна, а потом появился один из её детей. Он был очень высоким и худым, как лист бумаги. Его кожа и одеяния имели цвет луны – не луны романтиков и влюблённых, а истинной, серой и рябой, полной тайных кратеров, замёрзших пиков и бесплодных равнин. Его глаза, если не считать зрачки размером с булавочную головку или след от укола веретеном, были бесцветными, чистыми, молочно-белыми, лунно-бледными. Незнакомец склонился над убитым торговцем скотом и улыбнулся.

Возможно, вы слышали про И. Мы завидуем им – как хотелось бы скинуть наши тела, когда те начинают усыхать, покрываться оспинами и кратерами! Но это не в наших силах…

Лунный человек надел тело торговца скотом, как надевают зимнее пальто; новое лицо показалось ему тёплым и уютным. Поскольку у И извращённое чувство юмора, он решил, что будет забавно пригнать телегу торговца из Шадукиама с платьем, ярким как последняя зимняя луна; золотым мячом, милым и круглым точно первое летнее солнце, и простым, глупым яблоком. Все эти вещи помнили кости в ногах торговца и вены в кончиках его пальцев.

Дочери встретили отца поцелуями и радостными восклицаниями: И спрятал перерезанное горло под шарфом, а его кожа была более-менее целой и розовой. Лёгкий сероватый оттенок девушки проигнорировали, как делают дочери, жаждущие подарков. Он вручил Убальде платье из тёмно-синей и серебряной ткани; Ушмиле – золотой мяч, с которым немедленно велел пойти играть, и жестом фокусника вытащил глупое, простое яблоко для милой юной Урим с её красными волосами, будто чужеземные солнца, и синими глазами, точно чужеземные моря.

– Но, отец, это не яблоко, – сказала девушка, нахмурив красивый лоб.

– О, в Шадукиаме именно это называют яблоком, – проворковал Лунный человек.

Это был тёмно-красный рубин, который выглядел как настоящее яблоко. На его эбеновом стебельке имелся изумрудный листок, достаточно тонкий, чтобы трепетать на ветру.

– Как же мне его есть, отец? – спросила Урим.

– Кусай его зубками, деточка, как волк кусает северного оленя за бочок.

Так девушка и сделала. Она сказала, что на вкус яблоко напоминало бренди и сидр и самые красные ягоды, которые она пробовала. Будучи хорошей девочкой, Урим разделила фрукт с сёстрами, и все согласились, что он вкусный, а их отец – лучший из возможных отцов. Девочки съели лишь половину плода, оставив другую для тоскливой зимы. Но чужеземная еда не всегда идёт впрок дочерям провинциальных торговцев: Убальда, Ушмила и Урим заболели – драгоценности в их желудках ранили плоть, отказываясь растворяться.